Виктор Добронравов: «Т-34» - по сути, это авторское кино

Это правда.

Не знаю, внимания больше, конечно. Восемь с половиной миллионов человек – это всё-таки цифра. И, конечно, мне сейчас приходится много ездить в метро, потому что у нас выпуск спектакля. Слава богу, что у людей есть смартфоны, потому что заходишь в вагон метро, и все в телефонах (показывает) и тебя никто не видит. Но, конечно, переходы, эскалаторы… люди замечают.

Да! Ой, а это были вы, а мы вас не узнали… Кто-то пишет, мы думали, что это ваш папа. Знаешь, 15 лет работаешь, а потом тебе пишут: «Ой, а я вас первый раз увидела и узнала, что вы артист вообще». Хорошо, хоть в этой работе, а не где-нибудь в другой!

С удовольствием. Мы находимся в театре Вахтангова, у нас спектакль скоро будет – «Евгений Онегин». Мы вводим новых артистов. Театр – это производство. Иногда это нужно. Лёньку Бичевина вводим, да, потому что большие гастроли в Китае. Сейчас такие приготовления…

Это – легендарный спектакль, с которым мы объездили полсвета точно. Были за океаном – Америка, Канада. Мы объездили всю Европу. Мы были в Китае. Сейчас они позвали нас на большие гастроли: Пекин, Шанхай, Гуанчжоу. Целая история!

Линолеум… У нас тут балетный класс. Девчонки танцуют. В спектакле много пластических сцен. Никто не замечает, но магия этого спектакля в том, что 60% текста вырезано, но спектакль таким образом составлен, так много этюдов, сцен без слов, которые разукрашивают пушкинский текст, иллюстрируют его. Текст впрямую не звучит, но он как бы на сцене. Замечательная придумка Адомаса… Если вы сюда придёте, направите на зеркало, попадёте в такое зазеркалье. Зал видит себя. Видение, дымка. У нас же два Онегина. Старший Онегин – это Сергей Маковецкий и Алексей Гуськов. Он вспоминает себя в молодости. Возникает молодой Онегин. Такое интересное прочтение. Театр давно стал режиссёрским.

Театр помогал, театр помогал очень. В театре ты набираешь опыт. В кино тебе его нужно моментально отдавать. Режиссёр хочет понимать, может ли он от тебя добиться чего-то или нет. А ты знаешь, что это делал в том спектакле, то – в другом спектакле. Ты накопил. Театр – это качалка. Ты нарастил свои актёрские мышцы. Безусловно, это тренинг. У нас особенно нет школы тренингов. На западе у них нет репертуарных театров. Ни для кого не секрет, что все самые крутые звёзды – Клуни, Питт, кто угодно – ходят на тренинги. Они тренируются, чтобы быть в тонусе. Для нас тонус – это репертуарный театр. Сегодня один спектакль, завтра другой. Всё время нужно быть размятым. Вот, видите, даже с репетиции пришёл…

Нет, слава богу, это всего лишь гуашь. В репетиционных процессах происходят такие накопления материала, и это – та самая мышечная масса, которая даёт тебе моментально в кино, когда нет возможности четыре месяца искать, репетировать, нет, надо сразу. Театр в этом, конечно, очень помог.

Во-первых, я первый раз в жизни попал в кино. Во-вторых, то, что делает Лёша Сидоров не совсем большое кино. По сути, это авторское кино. Он его написал, он его снял. Это не продюсерское кино, где люди сверху тебе говорят, что делать или «сделайте ещё дублик». Лёша – автор этого фильма. Это его кино. Да, по сути это мейнстрим, блокбастер, но это и авторское кино. Да, в таком жанре, с таким размахом, так не делали, не снимали войну настолько ярко, и без концлагеря он какой-то высушенный, солнечный. Это многие отмечают. Почему, собственно, произошло чудо в прокате – два миллиарда за 20 дней? Люди пошли с детьми, бабушками и дедушками. Мы были в Ереване… Как бы мне сейчас не расплакаться! К нам подходили ветераны, танкисты, и говорили спасибо, говорили, я как будто в танке посидел. С ними рядом стоять было тяжело. Мурашки… (показывает) И это чудо, что Лёша смог таким языком и назло врагам, как говорится, потому что многие говорили, вот, стрелялка-пугалка, экшен, под Новый год. Мыслите шире! Новый год, не Новый год. Я много раз говорил: мы существовали в приближённых к боевым условиях, а я даже представить не могу, что было в настоящем бою. Был такой экшен, что никакому кино даже не снилось! То, что вы видите в фильме, дорогого стоит. Лёша пытался донести саму жизнь, поэтому и танки настоящие, и всё это в кадре происходит здесь и сейчас.

Нет, слава богу, мы не распались. Мы продолжаем встречаться. Мы не экипаж, мы как братья. У нас есть группы в соцсетях, мы постоянно собираемся, встречаемся, ходим друг к другу в гости, на всякие премьеры. Это, в принципе, самое дорогое. Кино прошло, пошли дальше. А когда ты, будучи взрослым человеком, приобретаешь какие-то новые личности в мозаику жизни, кусочки сердца кем-то новым заполняешь, – редкость большая. Конечно, я дико рад, что в моей жизни возник такой человек, как Алексей Леонидович Сидоров.

Весь мир питается этими соками.

Пойдёмте, ну, что, смотрите. Это – система со времён императорских театров. Именно так происходила перемена декораций. Это система штанкетов с грузиками, которые в зависимости от веса… Канаты у нас новые, а система не менялась десятилетиями.

У нас театр не самый большой, думаю, где-то 9-этажный дом. Театр армии – это 18-этажка. Я там когда-то работал монтировщиком, в молодости, когда был студентом, школьником. Это – огромное здание. Были спектакли в советское время, когда ходили танки… В здании театра есть танковый выход. Заезжали танки настоящие, представляешь. И ездили лошади. Вот такого масштаба театр! Могу показать что-нибудь совсем за кулисами.

Существует техника безопасности, полосочка такая синенькая – дорога жизни. Чтобы не разбиться никому.

Здесь декорации тех спектаклей, которые идут. Их нет смысла увозить на склад, потому что послезавтра, через три дня они могут понадобиться. Бывают у нас спектакли, когда полностью открытое пространство, допустим, «Царь Эдип». На планшете лежит огромная труба, а все декорации просто на заднике. Такое театральное пространство открытое. Выпускали в Греции на открытом пространстве, Римас хотел максимум свободы, того воздуха. Но классно, что выпускали мы в древнегреческом театре, то было круглое пространство, а сейчас существует в коробке. Но при этом квадратура круга осталась. Спектакль приобрёл какие-то интересные грани.

Совсем отвлечённый, наверное, нет. Если ты сидишь в танке, ты не подумаешь: «Блин, я сковородку не помыл утром…». Так не бывает. Всё равно все твои мысли подчинены одному. Но есть ремесло. Я всегда понимаю, если я сижу в кадре, то не могу выпасть, у меня же есть определённая крупность, которая задана объективом. Не могу выпадать из кадра, знаешь, артист взял и ушёл из кадра. Об этом приходится думать, есть закон. В кино это бывает очень тяжело, ты приходишь из театрального пространства, где ты волен импровизировать. Да, у тебя есть текст, но ты можешь сесть, встать, а в кино ты понимаешь, что сейчас у меня восьмёрка, у меня партнёр, сейчас план на меня и всё. И морально, внутренне, тебя зажали в рамки. Но при этом ты должен быть очень органичным, убедительным, но не перекрыться партнёром, в свет попасть и обо всём этом нужно постоянно думать. Когда начинаешь, тяжеловато, потому что на рабочем столе очень много открытых окон, тебе всё время нужно о чём-то думать. С годами у тебя как у лётчика «налёт часов». С годами это происходит уже на автомате. Как за рулём: ты же поворотники просто включаешь и не думаешь об этом.

Он был под большим впечатлением. Он сказал короткую фразу: «Во время фильма долго плакал как зритель, после фильма долго плакал как отец». Он был очень рад за меня, за работу, картину. Мне это очень дорого.

Спасибо.

Да, что-то в этом есть. Последние штрихи, подводятся глаза, взгляд меняется. И, вроде как, ты уже не ты. Но это не так. Ты всё-таки остаёшься самим собой.

Да что там грим. Правда, мы очень много с ребятами руками занимались. Надо было помнить, когда какая степень грязи. Ногти…

Многие не видели, мы же работаем. У меня, допустим, несколько близких друзей до сих пор не посмотрели: «Ой, Витюш, прости, всё никак». Но я надеюсь, что фильм ещё будет идти какое-то время, пускай не в таком широком прокате.

Вы знаете, я недавно зашёл на сайт статистики какой-то, как он называется… ЕАИС! И увидел радостные вещи. Наработка очень большая. Сеансов гораздо меньше, а люди ходят. Интерес большой. Это здорово, я надеюсь, что мои коллеги ещё посмотрят. За вами сидит человек, который озвучивал всех немцев в фильме «Т-34»: замечательный артист театра Вахтангова Артур Иванов. Все немцы говорят его голосом.

Ну, как минимум почти танкистом. Такая специфика какие-то отпечатки оставляет. Потом у меня были другие картины, я водил и грузовики, и мотоциклами приходилось управлять, для меня это было так: «Ой, ребята, стоп, не волнуйтесь, у меня есть на что равняться, танк за плечами». Если говорить по серьёзке, наверное, почувствовал себя частью какой-то небольшой команды, семьи. Я привык, если говорить о театре, что ты чувствуешь себя частью большой машины, маленькой шестерёнкой большого организма. А здесь у нас получилась такая небольшая семья. Хотя то, о чём говорит Лёша… Так всегда происходит и в театре тоже. Потому что ты делаешь-делаешь, что-то у тебя есть, а потом что-то начинают приносить артисты, что-то рождается от света, декораций, костюмов, начинает жить в каком-то своём мире. Как и спектакль «Евгений Онегин». Любое произведение само живёт.

Да, и будем надеяться…

Безусловно. Надо же идти дальше. Хочется того, что не делал. Да и людям точно так же: о, ну, это было, это понятно. Мне всегда было важно, и, слава богу, пока получается, делать что-то разное, быть разным всегда как в театре, так и в кино. Я буду в этом направлении двигаться, мне кажется, это – правильная для меня дорога.

Нет, впереди выпуск большого спектакля с Юрием Бутусовым, в мае, поэтому до мая никаких проектов. Летом посмотрим. Сейчас же зима. Всё, что снималось, уже отснято, в основном все в предзапускном таком состоянии. Февраль – анабиоз кинематографа. Все отдыхают, все на Бали.

Да, будем надеяться.